Неточные совпадения
— Вот и вы, интеллигенты, отщепенцы, тоже от страха в
политику бросаетесь. Будто народ спасать хотите, а — что народ? Народ вам — очень дальний родственник, он вас, маленьких, и не видит. И как вы его ни спасайте, а на атеизме обязательно срежетесь. Народничество должно быть
религиозным. Земля — землей, землю он и сам отвоюет, но, кроме того, он хочет чуда на земле, взыскует пресветлого града Сиона…
Произошло столкновение с ультрареакционным течением в эмиграции, с консервативно-традиционным и клерикальным православием, не желающим знать всего творческого движения
религиозной мысли начала XX века, с реставрационной
политикой, вожделеющей утерянного привилегированного положения.
Он должен был прежде всего выразить кризис миросозерцания интеллигенции, духовные искания того времени, идеализм, движение к христианству, новое
религиозное сознание и соединить это с новыми течениями в литературе, которые не находили себе места в старых журналах, и с
политикой левого крыла Союза освобождения, с участием более свободных социалистов.
Я был первым и до сих пор остаюсь практически единственным человеком, который обнаружил эту главную ошибку современной философии; я показал, что все философы (за исключением Лейбница), начиная с Декарта и его последователя Спинозы, исходили из принципа разрушения и революции в отношении
религиозной жизни, из принципа, который в области
политики породил конституционный принцип; я показал, что кардинальная реформа невозможна, если только она не будет проходить и в философии и в
политике.
Это прежде всего
религиозное беспокойство и
религиозное искание, это — постоянный переход в философии за границы философского познания, в поэзии — за границы искусства, в
политике — за границы
политики в направлении эсхатологической перспективы.
Религиозная проблема потонула в
политике, в формализме, во внешнем и принудительном, и вина должна быть разделена между двумя враждующими лагерями, лагерем, лишь внешне отстаивающим право свободы совести, и лагерем, отрицающим это право и насилующим совесть.
Но, конечно, вопрос этот имеет смысл только в Церкви, и речь идет здесь не о
политике в обычном смысле слова, а именно о
религиозном преодолении «
политики», о том преображении власти, которое и будет новозаветным о ней откровением.
Его скромность и деликатность некоторые ставили ему в упрек, как такие свойства, которые мешали ему в борьбе, и философской и политической. На их оценку, он часто бывал слишком уступчив. Но он никогда не изменял знамени поборника научного мышления и самого широкого либерализма. Он не был"контист"в более узком смысле, но и не принадлежал к толку
религиозных позитивистов. А в
политике отвечал всем благим пожеланиям тогдашних радикалов, только без резко выраженных, так сказать устрашающих, формул.
Он учит (по Гервинусу), что мораль, так же как и
политика, такая материя, в которой, вследствие сложности случаев и мотивов, нельзя установить какие-либо правила. (Стр. 563: «С точки зрения Шекспира (и в этом он сходится с Бэконом и Аристотелем), нет положительных
религиозных и нравственных законов, которые могли бы создать подходящие для всех случаев предписания для правильных нравственных поступков».)
Взыскание Града грядущего, какую бы форму оно ни принимало,
религиозную или антирелигиозную, всегда переходит за грани канонической культуры, за грани дифференцированной
политики, всегда есть устремление к последнему и конечному.
В социализме, в анархизме, в исканиях общественности
религиозной совершается мировой кризис «
политики», потрясение всякой общественности «мира сего», общественности по необходимости.
Это не есть вопрос
политики, это — вопрос народной этики, вопрос
религиозной совести народа.
Достоевский понимал, что социализм в России есть
религиозный вопрос, вопрос атеистический, что русская революционная интеллигенция совсем не
политикой занята, а спасением человечества без Бога.
Тогда самобытное
религиозное и церковное движение внесет в
политику и общественность высшую правду, которой в них нет.
Одоление хлынувшей на нас народной тьмы не может быть достигнуто одной
политикой, революционной или контрреволюционной, оно предполагает пробуждение
религиозного света в душе народа.
Я понял, что его
религиозная мораль попала в столкновение с своего рода «
политикою». Он Тертуллиана «О зрелищах» читал и вывел, что «во славу Христову» нельзя ни в театры ходить, ни танцевать, ни в карты играть, ни многого иного творить, без чего современные нам, наружные христиане уже обходиться не умеют. Он был своего рода новатор и, видя этот обветшавший мир, стыдился его и чаял нового, полного духа и истины.